ДРАГОЦЕННАЯ ПОДУШКА. По следам экспедиции в Куйтунский район (апрель 2023 года).
Антонине Никифоровне Дубинской из села Тулюшка Куйтунского района 86 лет. Живет она в небольшом домике одна, но не забытая и не покинутая добрыми людьми и своими тремя детьми, которыми она гордится и на которых радуется. Они ей и быт помогают поддерживать и подарки привозят, в том числе и ценные. Но самой главной ценностью для нее остается простая старая перьевая подушка, выданная ей в Андреевском детском доме (Свищевский район Пензенской области). С ней она прошла сквозь все крутые повороты своей юности и зрелости, с ней вступила в старость. Обняв ее, вспоминает самое дорогое и самое страшное время своей жизни — начало…
— Мне году не было, как я осталась сиротой. Ни отца, ни матери. Сестре было три годика, брату 14. А я только родилась. Жили мы в такой деревне – соломой покрыты крыши, пол земляной… Отец вперед умер, с голоду.
А потом мама, она умерла на печке и нас мертвой хваткой зажала с сестрой. Она вместе с нами там лежала, обнимала нас. Брату было 14, пацан. Он что найдет где, кидал нам на печку. Она, видно, нам отдавала, а сама совсем ослабела и умерла, и нас не выпускает из рук. Соседи потом стащили, нас кое-как выручили. Бабка Акулина сняла нас с печки. Брат схоронил отца и маму. Рассказывал, у деда взял лошадь, отвез, ямку сам вырыл и закопал. Никаких гробов абсолютно.
Это все по рассказам я знаю. Сама-то себя я помню-то, как уже ходить стала.
Мы с сестрой ходили по деревням побирались, кусочки собирали. То одни нас возьмут поночевать, то другие, то на чердаке, то на траве, где попало, где попало… Дом наш кто-то сломал на дрова. Там очень плохо было с дровами, даже солому обирали с крыш. И мылися – помню, что вот такая печка здоровая, заслонка, туда залазили и мылись. А брата в армию взяли, тут война, его забрали, мы голодные две сестры маленькие, никто на это не обращал внимания, забрали, и все. Не знаю, как выжили. И до сих пор Господь меня не отпускает. Фотографий родителей нет. Брат вспоминал, что мама была красивая, коса большая, фамилия Жук, Степанида Акимовна…
Ну, вот мы побирались. И сестра с другой девчонкой постарше говорит: «Тут плохо подают». И ушли в другую деревню. И не вернулась, заболела там. А та большая девочка, Настя, ее дразнили Настя Титяста, бросила ее. Это она мне потом рассказывала. Лелей я ее звала, так-то Ольга, а брат – Сашка.
И я ее потеряла и даже забыла, мол, Лелька куда-то ушла, исть мне не несет, А она простыла, где-то под забором упала, женщина шла – подобрала, и в больницу отвезли, подлечили там.
А я одна скиталась до 6 лет. Летом на улице, немытая, где в луже, где под дождем. А ела, у кого куры в траве несутся, я найду, поем. Корова у одних была, смотрю – творожок в узелке висит, стекает. Я тихонечко открыла калитку, никого нет, я — раз узелочек, убежала, наелась, наелась… Кто подобрей – даст, покормит. Ну а зимой кто-нибудь пустит на печку. А тараканы! Цветные аж, падают, падают… Одни пустили… А зимой в избу корову, бывало, заводили, ясли там, а я еще маленькая. Мы, видимо, с их ребятишками наблюдали за коровой, смотрела, как она ест, и упала я, свалилася на рога корове. Кровища! А то еще раз подошла к девочке, они там с дедушкой что-то копали, я к ним, вроде – давайте помогу, она как махнет лопатой по руке, так шрам и остался…
А вот уже в 44-ом году открыли детский дом в Андреевке. Там рядом Тарханы, где Лермонтов… Я босиком все время ходила, дождь прошел, я с чердака слезла, стою моюсь в луже, нашла кусочек мыла красненького, я сроду его не видела. И стою умываюсь. Какой-то мужик идет, говорит: «Че, готовишься?». Я думаю, че он сказал, куда я готовлюсь? Помылась….
Ну, и потом какая-то бабка приходит, её Делегаткой звали, меня за руку берет, и еще один там Саша Максимов, как мой брат, много там таких было, и повела нас в сельский совет. А у нас нет документов никаких. И повела нас эта Делегатка в село Андреевку, вела целый день с утра до вечера. Мы плачем, она шлепает, пить охота, есть охота, ведет и ведет. Наконец-то к вечеру дошли к такому большому зданию, там раньше церковь была. Котлы, лавки такие длинные, и женщины каки-то в белых халатах. Ну и вышел кто-то: нас не берут — документов нету. Бабка Делегатка давай плакать: куда я их? Пойду выкину куда-нибудь. Ну, нету документов, никто даже не записывал, что мы родились. Ну и вот, она плакала-плакала, и нас оставили. Нас помыли с пацаном, накормили, одели, ботиночки со шнурками надели, постригли машинкой лысой – вши! И мы с ним носимся! Платье, ботинки, я ботинки то сниму, то одену, рассматриваю. На втором этаже мне поставили раскладушечку, и я спала там! Интересно так, в окна смотрю. Наутро – со всех деревень везут, кто на лошадях, кто пешком, детей несут, везут. И был там дедушка Тимофей, он поставил табуретку и всех стриг на улице. Трава шевелилась от вшей!
Первый детдом этот в селе Андреевка организовался. Церквушку переделали, крышу и сделали дом двухэтажный. И по 1951-й год я жила в этом детдоме. Кормили плохо, по месяцу хлеб не давали, мы прямо список писали, просились прямо дежурить на кухню, чтоб миски облизывать, крошки собирать, очиски, так рады были. Вот подходит время к осени уже, к школе. Я на крыльцо вышла, смотрю – машина подъехала, выпрыгивает девчонка, и у нее венок на голове. Это как раз Ольгу-то и привезли, сестру. А я про нее даже забыла! Стою, а она: «Тоня, Тоня», давай меня обнимать. А я: «Ты кто?» – «Ты чо, мы же потерялись!» – «Ой, Лелька, ты, че ли?» Узнала кое-как. Ну, и стали жить.
Голландка там. Холодища! Топить-то нечем. Мы все сцались поголовно. Матрас и подушка с соломой, и одеяло шинелевое, ни простыни, ничего нет.
В первый класс мы пошли, за одну парту сели. И только стали учить букварь, тогда он такой был, легче было учиться. А холодно, все простужены, на ночь няня ведро ставила мочиться, и вот я пойду писать, у меня такая боль, криком кричала, такие боли страшные. Ну и меня и пацана одного, Колю Храмова, на лошадь, тулупами нас закрыли и увезли в район, в больницу. И долго-долго нас там держали. Потом пионервожатая за нами приезжает, сестра уже во второй класс перешла, а я опять в первый.
А скажу, как нас в детдом-то почему направили. Оказывается, брат наш, который на войну ушел, стал нас искать. Написал в сельсовет тете Луше, которая вроде как нам немножко родственница. С Порт-Артура, оттуда письма шли, треугольнички. Она ему написала: твои сестры голодные, раздетые, ходят побираются босиком по снегу! И он тогда с этим письмом (это он потом рассказывал) к командиру пошел. Плачу, говорит. Он говорит: «Ладно, Максимов, успокойся, через 10 суток мы тебя вызовем». Вот это он побеспокоился, и нас нашли и в детский дом определили. А так бы не знаю че… И стал он нам с фронта письма писать. Еще возьмет пять рублей в конвертик положит. А у нас отбирали! Воспитатель: «Зачем вам деньги?» И так мы жили. А там у нас – семь классов кончишь, в ФЗО, в ремесленное, отправляли сразу. Вот сестра кончает 7 классов, и ее – в Пензу разводить инкубаторов, и Колю этого Храмова. А мы с ним когда полежали в больнице, он стал за меня заступаться. Если кто обидит, он сразу на того… И когда уезжал, другому пацану наказал: чтоб Тоню никто не обижал!
В общем, уехали. Я остаюсь одна. Пишу брату. А он уже в 47-ом году демибилизовался, в Иркутск уехал, женился на цыганке. Взял ее с ребенком, и своих двоих родили. И эта его Катя говорит: «Едь, забирай девчонку…» И он приехал. Мне с собой дали одежку, обувь, еду какую-то, денежку и вот – подушку.
На этом детство, какое бы оно страшное ни было, для Тони Максимовой закончилось. Новые главы называются классически: «Отрочество», «Юность», ну, и так далее. Жизнь с обретенными родственниками сразу не задалась. Быстрее, чем ожидалось, она лишилась всего детдомовского наследства. Кроме подушки. И злоключения закаленной в условиях жесткой выживаемости девушки продолжились. К сожалению, не нашлось достойного мужчины, который бы по-настоящему понял ее, обогрел и защитил, как тот детдомовский дружочек Коля. Но Бог вознаградил ее хорошими детьми, а после и внуками. Все они могут прилечь на бабушкину подушку, которая хранит не просто старые перья, но великую память о русской судьбе…
Автор Зоя Горенко.