СЛАДКАЯ ЧЕРЕМША РОДИНЫ #Нижнеудинские устои

By Администратор Published 14 апреля, 2022 Статьи

1929 год. Даже мне, давно перешагнувшей шестидесятилетний рубеж, это время кажется бесконечно далеким. Иной век, иная страна, иные нравы. Татьяна Григорьевна Морозова – оттуда. Уже много лет живет она в селе Порог, радуя и удивляя своей непосредственностью и внутренней силой. А еще – светлой памятью о той уже почти легендарной эпохе. Воспоминания приходят то с солнечным лучом, то с песней петуха, то с запахом и вкусом черемши. Именно за переборкой роскошных стеблей этого сибирского деликатеса мы и застали бабушку Таню летом 2021 года.

— Это на моей родине, в Айре, така черемша растет! — торжественно сообщает она. — Сын берет, привозит мне. Она вот мягка, укусна, хороша. Только в Айре така. Мне не надо ни мяса, ни сала, вот накрошу, в нее или сметаны, или майонезу, и с картошечкой наемся! Без хлеба, без всего ем!

В подтверждение Татьяна Григорьевна с большим чувством откусывает беленький стебель и, насколько это возможно, «хрумкает».

Как известно, «и дым Отечества нам сладок и приятен». А уж расчудесная эта черемша — и говорить нечего! Айра, родина. Нет краше названия, нет краше места. И пусть самой деревни как населенного пункта давно нет, свет от нее, как от погасшей звезды, до гробовой доски каждого ее жителя идти будет. Да и в том, небесном, мире, не пропадет. Ибо они – одной природы, божественной. Хоть сама жизнь в этом райском, по понятиям Тани, уголке, сладкой отнюдь не была.

— Папка мой с Семеренской губернии, мамка – с Витебской, — рассказывает она. – Сюда приехали – под горой стали жить. Дома поставили под горой там, в Айре. Ну, разжились. А потом агенты пришли и начинают: давайте в колхоз, перевезем домики эти. Согласился папка, коня туда отдал, овечек, коровок, себе по одному оставили. Переехали. А я плачу:

— Папка, ты мне жеребенка оставлял, а сам отдал!

— Будет еще тебе жеребенок.

Ну, перевезли в Айру. Колхозы стали. Все вручную: косили, и боронили, и пахали. А потом уже, после войны, забирают в армию, а оттэль назад не хочуть. А колхоз бедненький был. Ну че, хлеба не видели, жабрею дали. Маленько мы потолкли, посушили этот жабрей, спекли лепешек. Пошли с мамой коров доить колхозных – мама упала, я кричу, приехали на коне, мамку забрали. Я коров подоила, председатель приходит – папка дает лепешку, он съел эту лепешку: вкусна, хороша, постным маслом пахнет. Потом вечером приходит:

— Григорий Андреевич, а голова болит, неужели от лепешки?

Так мы утром лепешку, в обед и вечером, так у старухи ноги отнялись. Вот что. Потом дал муки 300 грамм, на трудодень же палочки ставили, ни денег, ниче. А потом сталинский закон стал, тут уже налоги пришли, а чем платить? Чем хочешь. Не будешь – штрах пришлем. Ладно, сестра жила в городе, мы взяли двух детей (отца убило поездом), она присылала деньги, мы платили налоги. 16 лет мне исполнилось – бездетность принесли. Мама говорит:

— Что она, блядовать должна?

Ну, закон такой… Надо платить, масло сдай, яйца сдай, шерсть сдай, от двора 46 кг мяса сдай.

Тяжело, тяжело прожили, ай-ай-ай! Я, как День Победы, прямо плачу. Мне не радостно, как вспоминаю горе. Так мы и прожили бедненько. Ето маленько богаче жил там один Гусаков, Гальки отец: на приски ездил, они жили зажиточно. А мы все обноски носили — ни одёжи не купить, ничего. Галоши резиновые жгли, чтоб краску сделать, узвесткой белили.

Папку забрали в армию, и мы остались с братом. Овечку держали, пряли, вязали варюжки, носки, отправляли туда, где папа, солдатам. А картошечка вот росла, че-то не родилась… Папка с войны вернулся, ранетый, но вернулся. Мы как раз ворожили, воск топили, загадали: если папка придет живой, то разлейся, а если помер, то, значит, гроб. Разлили — о-о! Человек, и нога вот так, и палочка. И потом – идет с палочкой, хромой, в ногу его ранило. Медаль была у него, документы, он племянникам отдал на игрушки, и все. И сестра тоже на войне была, тоже отдала им, ничего не сохранилось. Как-то не думали, что это может пригодиться.

Да, с одной стороны послевоенная жизнь была чрезвычайно тяжелой, но с другой — чувство наступившего долгого мира вселяло в душу спокойствие и даже некое блаженство. На том и держались.

— Все спокойно было, никаких банд. Литовцев в 49 году привезли. Когда их пригнали, нам легче стало. Мы же хлеб косили, потом грабли вот так сделают на косу, чтоб не терялся хлеб, чистенько все было. А они пообломали, пообломали, бригадир приехал:

— Да мы вас под суд!

А они под комендатурой!

— Не надо нас под суд. Давай нам пару, один будет косить, другие подбирать.

Вот они косят от дороги пшаницу голой косой, а мы следом идем подбираем, снопы вяжем, отбрасываем. Другая партия идет. И хорошо, легко, а то руки отваливались. Выкосишь 50 соток – палочку заработаешь, во как! А тут едут на конях – снопы собирают, на ток везут. А ночью молотим. Снопы большие, я не подниму, маленькая была. Так мне:

— Лезь туда, монголка, лезь, подавай в барабан!

Меня почему-то монголкой звали, что маленька. А надо быстро! Не успею – бух, ремень слетел.

— Ну, монголка, попадет тебе! — кричат.

А я сижу, песни пою:

— Сядешь на пенечек, треснешь котелочек, сразу жизнь становится иной…

— Ты замуж не выйдешь.

— Выйду! Кто захочет — возьмет!

Потом помощника дали, пошло у нас.

Замуж вышла сюда, и попала, как рабыня Изаура. 22 года сидела, а потом думаю: надо уже! Уже и под комбайн попадала, и гром убивал. Колхозную картошку опахивали, а мы ходили травку рвали, закопана где – откопаем с сестрой. Ни с того ни с сего – как блеснуло! Жарко мне, жарко стало! Говорю:

— Галька, надо быстрей, гром будет, наверное.

А потом как кто толкнул меня в спину, я в борозду упала. А там глина, ну и отошла, наверное. Стала — не могу ни дохнуть, ниче, как сказка. А потом дыхнула, выскочила, пошла. Слышу:

— Таня, пойдем домой!

Толкает меня. Думаю, где я? Ну, недалеко было, пришли домой.

Мама:

— Почему Танька синяя?

— А гром убивал!

Боялась с тех пор. Бывало, бороним, как блеснет — мы коней отпрягем, а сами голову в землю — и слушаем, как гудит гром. Во как! Не поминали ничего, дураки были. Че, в 12 лет школу бросила, работала.

До 22-х лет сидела, а потом замуж вышла. А вышла… Приехал Мороз. Моя Филиппова фамилия, а он Мороз. Он в армии служил. Ну, сказали ему, мол, у Вали девка Филиппова есть. Ну, я на риск пошла – лишь бы из колхоза уйти. Не пускают. Думаю: не влажу – сумочку через плечо и домой, а не вышло. Мать померла его, свекр стал крутиться… Детей, двойнят, родила —сразу померли, потом Колю родила – тоже помер. Да что ты будешь делать, как заколдованная! Я давай, там бабка была, я у нее лечилась. Потом уже Толик родился, дядька приходит: «Лечи его от испуга!» — и я научилась. Люба сестра не могла, а я и Генку потом лечила: воду налаживала, молилась, Боженьку просила…

Наградой за многие лишения, за терпение бесконечное стала Татьяне Григорьевне относительно спокойная, окруженная заботами родных и односельчан старость. Жалко только видеть ей, как молодежь губит себя самогонкой, дурью всякой, отвращаясь от простой, спасительной крестьянской работы. Но когда привозят сладкую черемшу ее дорогой Родины – все плохое отходит далеко-далеко. Остается только светлая звезда по имени Айра.

Автор статьи

Зоя Ивановна Горенко.

В опубликованных материалах сохранены диалектные особенности речи героев очерка.