Соловьёва М.Р. «Образ ребенка в устных мифологических рассказах о материнском проклятии (на основе вербальной традиции русских Восточной Сибири)»

В сборнике по итогам работы XXI Всероссийской научно-практической конференции «Мировая словесность для детей и о детях», прошедшей 1–2 февраля 2016 года в МПГУ, опубликована статья кандидата филологических наук, доцента Маргариты Ранальдовны Соловьевой «Образ ребенка в устных мифологических рассказах о материнском проклятии (на основе вербальной традиции русских Восточной Сибири)»

Соловьева М.Р.

Образ ребенка в устных мифологических рассказах

о материнском проклятии

(на основе вербальной традиции русских Восточной Сибири)

         Устная мифологическая проза представляет собой живое явление современного фольклора. Быличка (устный демонологический рассказ) – одна из форм отражения мифологического сознания, древнейших верований, и в то же время – окружающей человека действительности, это своеобразная художественная форма передачи и утверждения в социуме системы морально-этических и поведенческих норм народа.

         Среди устных мифологических рассказов, бытующих в среде  русского старожилого населения Восточной Сибири, широко распространены повествования о родительском (чаще – материнском) проклятии, в которых выразительно представлено противостояние вздорной, жестокосердной  матери и беззащитного ребенка, оказавшегося по ее вине во власти нечистой силы (преимущественно – черта, лешего, банника).

         Согласно народным поверьям, дети могут оказаться во власти демонических существ в силу того, что в их адрес были высказаны близкими людьми (чаще – матерью) оскорбления, ругательства, какие-либо зловещие пожелания (особенно опасные: «Иди ты к чёрту», «Лешак тебя забери» и под.). Один из наиболее распространенных мотивов в повествованиях данной тематики – материнское проклятие, наложенное на ребенка в результате неосторожного слова, произнесенного сгоряча, необдуманно, в порыве гнева.

         Во многих рассказах отмечается, что особую вредоносную силу эти  ругательства разъяренной матери приобретают в особый час в сутках: час роковой, неурочный, в частности, когда солнце закатывается («Нельзя на закат солнца детей ругать да клясти» [1, № 462]):  « <…> Ну, налупила [мать сына. – С.М.]  и выброшила за дверь. Просто, она его не прокляла, только выброшила с тяжёлым словом.

         А там час такой есть – сбудется (…). И он ушёл на берег. Плотик был какой-то, сел. Она потом за ём бежала-бежала. Так из виду потеряла его. Уплыл на плотике. <…> Проклинать нельзя. А она:

– Иди ты к лешему!

Не в урочный час» [2, № 33].

         Проклятие может быть послано в адрес ребенка совершенно незаслуженно, потому лишь, что мать раздражена или «не в себе», иначе говоря, как поясняет один из рассказчиков, «заполошена», т.е. сама находится  под воздействием демонической силы, иначе чем можно объяснить то, что ребенок не просто лишается материнской защиты, но оказывается по вине матери, самого близкого человека, отданным во власть тьмы [см. 3, № 149].

         Так, в одном из рассказов представлена ситуация: мать недовольна, что сын отправился в лес рубить прутья, не поев. Казалось бы, из благих намерений она ругает сына, но при этом нарушает традиционный запрет упоминать имя представителя нечистой силы  и отсылать к нему. «А мать-то:

– Тебя чё лешай таскат! Ты бы наелся да пошёл потом. Утащить тебя не может! < …  >». «Мамы-то всяки были», – с горечью замечает рассказчица. [4, № 40, с. 34].

         В большинстве нарративов данной тематики отмечается, что мать проявляет нетерпимость к тому, что дети порой докучают какими-то просьбами или оказываются не слишком дисциплинированными, расторопными в каких-либо житейских ситуациях.

 «В Кангиле была свадьба. Вот мать готовит к свадьбе-то, а ребятишки, известно, под руки лезут: того дай, другого… Вот она сгоряча-то и взревела на девочку:

 – Да чтоб тебя леший унёс в неворотимую сторону!
Да, видно, не в час и сказала.
А леший-то как тут и был. <…> » [4, № 36, с. 83].

« <…> Погнала мать коров прогонять, а с ей семи лет девчонка  связалась, привязалась, своя же дочь. Вот чё хошь!.. Она её дома оставлят  – она никак. Она жгнула её по спине:

– Чтоб тебя леший увёл! < … >

И потом она, эта девчонка, выскочила вперёд её и пошла, и пошла, и пошла – и ушла. И она потом её не могла догнать. Семой же год ребёнку…. <…> » [4, № 49, с. 41].

         Один из рассказов начинается с описания бытовой ситуации: в послевоенное время «был голод, бесхлебно», и поздней весной все собирали в лесу «пучки» (стебли лесного чеснока, черемшу), которые потом употребляли в пищу. Однажды несколько человек, среди которых были мать с дочкой,  поплыли на лодке до места, где «пучки» обильно росли.  « <…> Но и все выскочили и побяжали резать пучки . <…> А мать-то с дочерью, у дочери-то чё-то оборки развязались [на обуви. – С.М.]. И эта девка-то, оборки развязались у ней, оборки. И мать-то говорит:

– Каку ты там делашь?

Она говорит:

– Оборки развязались.

Она гыт:

– Да повяди тебя леший! – мать-то ей сказала.

Ить ушла девка да до сих пор нету! Искали вязде, всем сельсоветом, всем миром, и нигде не нашли. <…> » [5, № 457].

        «Леший уводит проклятого ребенка, отданного ему неосторожным словом» – один из наиболее распространенных сюжетов данной тематики. Лес, согласно мифологическим представлениям, чужое пространство, потусторонний мир. Ребенок представлен в рассказах как существо ничем не защищенное, он не знает никаких оберегов от злого слова (в народной среде известны вербальные и акциональные средства «нейтрализации» злокозненных пожеланий /проклятий/, направленных в чей-либо адрес, но ребенку /герою мифологических рассказов/  они неизвестны, и он не может обезопасить себя от воздействия слов матери). Ребенок также не имеет представления о магических действиях, с помощью которых обычно, как следует из быличек, заблудившийся в лесу взрослый человек  освобождался от чар лешего и находил дорогу (согласно поверьям, заблудившемуся следует переодеть одежду на левую сторону, переобуться, надев правый сапог на левую ногу и наоборот и др.), он полностью зависим от демонического существа, во власти которого оказался, спасти его может только крестная сила, призываемая близкими людьми, односельчанами (молебен в церкви, молитва). Поиски пропавшего ребенка без совершения молебна в церкви, без привлечения крестной силы  результатов не дают.

         В одной из быличек: отец отправил сына за дровами в лес, а мать, которая, по словам рассказчика, «всё время ругалась», сопроводила его словами: «Веди тебя леший!». Леший и забрал ребенка, объяснив ему при этом: «Тебя мать отдала мне». Пропавшего ребенка «искали целую неделю, а снежок, вот так мелкий снежок был, как счас. Вот они весь лес взяли в шахмат[обошли вкруговую. – С.М.] с собаками. Нигде никого. Вот он его водил да водил, водил да водил. <…> » [6, № 266].

         О том, что проклятый ребенок оказывается в ином пространстве, свидетельствует то, что, посещая своих родных вместе с водящим его лешим, он остается для них невидимым. («А у их парнишка был, её [пропавшей в лесу семилетней девочки. – С.М.] брат, Ванька. А дул ветер – вихоря-то бывают – ветер вихорил: с его картуз слетел, с этого Ваньки.  <…>». Когда на четвёртый день девочку нашли, «она и говорит:

– Вот, братка Ваня, ты помнишь, как я с тебя картуз-то сбросила?

А вихорь сбросил. <…>» [4, № 49, с. 42].)

         Как повествуется в нарративах, оказавшись в потустороннем мире, проклятый ребенок может обрести сверхъестественные способности (мгновенно перемещаться на дальние расстояния, ходить по верхушкам деревьев, с легкостью поднимать и носить тяжести и др.). Так, в рассказе А.Г. Пахмутовой повествуется о том, что мальчика, который пропал в результате того, что «осердившаяся» мать послала его к чёрту, после совершения молебна в церкви отец вдруг обнаруживает на третий день  сидящим на крыше избы, на коньке. Когда ребенка сняли с крыши и привели в дом, он, отвечая на вопрос отца «Ну, сынок, ты где был?», рассказал: «А вот, папа, я где был… Меня дяденька водил всё. О-о-о… Мы, знашь, папа, где ходили? Мы ходили по лесу, по верхушкам! По верхушкам он меня всё водил, по верхушкам. А потом, – говорит, –  посадил он меня дома на крышу и сам ушёл куда-то» [4, № 44, с. 37].

         Находясь в лесу, ребенок может получать пищу из рук «дедушки», «мамы», а на самом деле – лешего, принявшего человеческий облик. Согласно мифологическим представлениям, «еда нечистого – нечто  несъедобное, чуждое человеческой природе, атрибут “антимира”» [7, с. 60]. При этом ребенку кажется, что его кормят булочками, шанежками, так он рассказывает, когда его находят близкие. В подтверждение он начинает доставать из карманов эти «булочки», но вместо них оказываются еловые шишки, помет диких животных … («Он  [мальчик, оказавшийся во власти лешего по вине матери. – С.М.] уж потом рассказывал, говорит, со мной как мама ходила, кормила белым хлебом. А у его нашли в кармане губа листвяная [гриб-трутовик, растущий на стволе сибирской лиственницы. – С.М.]» [8, № 353].

         Встречаются разные варианты развития сюжета «Леший забирает проклятого ребенка». Возможен благополучный исход: ребенка находят живым на опушке леса, на острове, в труднодоступном месте.  При этом ребенок исхудавший, оборванный, напуганный, как правило, он находится в тяжелом психологическом состоянии, длительное время страдает, переживает, чувствует себя потерянным, не может пересказать своим  родственникам последние три слова, которые слышал от лешего, уверенный в том, что иначе погибнет [9, № 595].

         В ряде повествований представлены варианты трагического исхода: 1) ребенка находят  живым, но он сильно болеет и через три дня / через месяц  умирает; 2) ребенка так и не смогли найти, он словно сгинул, исчез, уйдя в  «неворотимую» сторону; 3) ребенок, по вине матери отданный нечистой силе, уходит в лес и там превращается в медведя (Из рассказа С. В.  Высоких (1910 г.р.): мать прокляла сына за то, что он мало помогал, «всё на Лене [на реке. – С.М.] пропадал, рыбу ловил, ничё дома не делал.  Тут огород. Надо картошку копать, сено грести, а его нет». «А он величко ли был?! –  вопрошает рассказчик. – Шести не было». «Она взяла и прокляла его», пятилетнего ребёнка. « <…> Ну и он потом в лес ушёл. А там, говорят, леший его, на его шубу медвежью надел.Ён в этой шубе ходил.  А потом и вовсе медведём доспелся <…> ». [3, № 149].

         Все рассказы о детях, отданных нечистой силе неосторожным словом, имеют дидактическую направленность, это проявляется в том, что, как правило, в начале и в конце повествования обязательно  высказывается в категорической форме утверждение, что детей проклинать нельзя (« <…>   Материно слово, говорят, не стрела, а хуже стрелы» [6, № 392]; « <…>  Материно слово всех липче. <…> всех пушше прилипат к дитю. Всех липче. Матери нельзя дитя клясти. Материнское слово. Дитё у матери из крови поднялся, это же материнско же дитё. <…> Материной крови ведь вышел на свет. Нельзя дитя клясти матери, хоть како. Лучше на себе перенести, чем дитя послать куды-либо. Обижашься – лучше на себе перенеси, а уж ему ничего не скажи. <…> Слово прильнёт. Материнское слово прильнёт. Отцово не так» [10, № 606]).

         Таким образом, в быличках и бывальщинах сквозь призму  мифологического восприятия передается народное представление о должном отношении матери к своему ребенку, утверждаются непреходящие духовно-нравственные ценности, имеющие основополагающее значение для развития личности ребенка, а также для существования семьи и жизни социума.

ЛИТЕРАТУРА

1. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / отв. ред. Ф.П. Сороколетов. – СПб.: Наука, 2006. – Т. 1. – 576 с.
2. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / науч. ред. Ф.П. Сороколетов. – СПб.: Наука, 2007. – Т. 2.
3. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири / науч. ред. В.М. Гацак, С.А. Мызников. – Иркутск, 2010. – Т. 6. – 544 с.
4. Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / Сост. В.П. Зиновьев; Под ред. Р.П. Матвеевой. – Новосибирск: Наука, 1987. – 401 с.
5. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / науч. ред. В.М. Гацак, Ф.П. Сороколетов. – СПб.: Наука, 2008. – Т. 3. – 544 с.
6. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири / науч. ред. В.М. Гацак, С.А. Мызников. – Иркутск, 2011. – Т. 7. – 544 с.
7. Ефимова Е.С. Основные мотивы русских быличек (Опыт классификации) // Сказка и несказочная проза: Межвуз. сб. науч. тр. – М., 1992. – С. 52-63.
8. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири / науч. ред. В.М. Гацак, С.А. Мызников. – Иркутск, 2013. – Т. 12. – 480 с.
9. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири / науч. ред. В.М. Гацак, С.А. Мызников. – Иркутск, 2010. – Т. 5. – 544 с.
10. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири / науч. ред. Л.Л. Касаткин, С.А. Мызников. – Иркутск, 2014. – Т. 15. – 480 с.

_________________________________________________________________________________________

Соловьева М.Р. Образ ребенка в устных мифологических рассказах о материнском проклятии (на основе вербальной традиции русских Восточной Сибири) // Мировая словесность для детей и о детях. Вып. 23. М., 2016. С. 57–62.