КАКСАТ. ВОПРОС С ОТТЕНКОМ ОПТИМИЗМА #Нижнеудинские устои
По переписи 2010 года в деревне Каксат проживало 80 человек. С тех пор их стало меньше вдвое. «Каждый день мрем и мрем…» — посетовали жители деревни в разговоре с нами. Из оставшихся в живых учреждений – сельский клуб, который когда-то был школой. Ностальгическим теплом веет от его дровяной печки, плакатов, порицающих пороки пьянства и наркомании, простодушных поделок. Здесь еще проходят праздники, встречи. Но даже они чаще всего сводятся к воспоминаниям представителей старшего поколения, рассказы которых мы записали.
Их было трое в доме: супруги Эдуард Николаевич Морчан и Анна Николаевна (в девичестве Лазарчук) да словоохотливый их сосед Владимир Федорович Ластовчук. Все — ровесники, накануне великой войны на свет явившиеся. В Сибири. Ну, а фамилии ясно указывают, с какой стороны пришли сюда их предки, родители и деды.
— Лазарчуков много ехало, говорят, с Белоруссии. Кто на Урале остался, кто где, — начинает Анна Николаевна. — Я родилася в Пушкино, где Порог. Перемещались с одной деревни в другую, и добралась сюда.
— А я с Богатыря, — подхватывает сосед. — Батя туда сослан был из Хмельницкой области, мать тоже. На Макаровском пилили лес, мать рассказывала, мошка заедала. Мужика заела. Он прибаливал, а там трава, кочки. Он умер, а пока нашли, его мошка всего изъела. Раньше-то мошки было — не то что сейчас. Тут же тайга была непроходимая, деревья корчевали и дома строили. Я молоковозником работал, как-то у одного спросил:
— Какой дурак этот Каксат здесь поставил? Ни речки, ничего нет.
А он говорит:
— Это не потому, что так захотелось нашим дедам, а их привезли, сказали: «Тут живите». И они сами разрабатывали поля, лес корчевали, все на себе.
Воспоминаний о той, далекой жизни даже в передаче старшего поколения почти не осталось. Поскольку детство наших собеседников пришлось на войну, то она все перекрыла.
— Я вот родилась 24 июня 1941 года, — сообщает Анна Николаевна, — а война началась 22-го. Моя старшая сестра говорила, что я с голоду умирала, синела. Крапиву, лебеду ели… И я прожила вот 80 лет. Никого не осталось больше ни у меня, ни у деда, а мы вот вдвоем живем.
— Черемша выручала здорово, — вспоминает Владимир Федорович. — Сам лично вот тут (года 3-4 было) мешок черемши принес. Накрошили, опять пошел… Помню, мать свинаркой работала здесь, а свиней пасли весной, на поле картошка осталась, и я пас этих свиней. Ну, свинья-то быстрей картошку найдет, я ее отгоню, эту мерзлую картошку собирал. Потом там немцы-переселенцы жили. Я приду к ним, у них в избе печка – обыкновенная бочка железная, на нее сверху картошку эту покладешь, поджаришь, и ничего, ели…
Но как бы ни было, о детстве и юности своей они вспоминают с теплотой и любовью, как о невозвратимом счастье. Потому что были там не просто молодая сила и свежесть, но и самое главное – радость человеческого общения, ощущение единства. В годы раскулачивания и чисток от «врагов» на дикой удинской земле народ «выгружали» всякий, разных национальностей и верований. Но за время испытаний все переплавились в одну породу. И хотя после, в перестройку, часть литовцев уехала на родину, душой они остались здесь. Вернее – там, в своей юности.
— У-у-у! Как гулянье, вся деревня гуляет. В деревне человек двести, молодежи много. Машину мне Лукьянов давал, еще с деревянной кабиной. В кузов как набьется молодежи! В Укар ездили в волейбол играть. И в Укаре тоже много народу, тоже играли. Танцы – до упаду! А дорога была такая – доски стелили, чтоб машина не потонула. А потом, как сделали дорогу, за 10-15 минут туда доезжали. Молоко возил, от телевышки выключишь зажигание — она катится сама километров пять, а до Укара – девять. Так ехал, бензин экономил.
Да, не меньше редких праздников запомнил Владимир Федорович и обыкновенные будни. Потому что они тоже приносили радость.
— Жили – не тужили, белый хлеб совсем забыли, хоть и мяса не видали, но планы выполняли, — вспоминает он былые шутки. — Сначала был колхоз «Красная звезда», потом «Советская армия», потом совхоз «Уковский». Работаешь, трудишься, про года не вспоминаешь. Шофером был… Хлеба было море – 1300 га сеяли, зерна было тут везде, хватало и колхозникам украсть. Целые зароды зерна на улице лежали до ползимы, в склады не влазило. Пшеница, ячмень, просо, гречиха – все было. Кукуруза на силос. Председатель у нас был Писаренко, вот его можно было сфотографировать: хороший был, красивый, здоровый, высокий. Он на коне верхом сидел – и его не видно было в кукурузе. Обрабатывали ее прекрасно, Атаманчук здесь был Михаил, он командовал, сеял ее, обрабатывал. Сенаж как заложат коровам – это ж корм! И початки шпана ходила собирала…
Сосед оказался настолько разговорчивым и красноречивым, что хозяевам редко удавалось вклиниться. Ну, ничего, их он тоже живописно представил:
— Вишь, какие руки мощные, — кивнул в сторону Анны Николаевны. – Дояркой работала. По сорок коров руками доила…
Каждое свое воспоминание старики обязательно сопровождают сравнениями с новейшим временем:
— Клуб был, школа 8 классов, поэтому молодежь держалась. А сейчас маленьких пацанов куда-то оправлять надо на учебу. Куда?! Медпункт, детсад — все развалилось. Так бы еще люди как-то бы жили, работали… А где? Доярки не надо, тракториста не надо, шофера не надо — никого не надо. Растащили все махом! Гараж какой был, техники полно, под навесом стояла, полы плиткой выстланы, все как у людей. А счас – страх Божий! Сколько деды тут корчевали, школьники работали… Как это у нас всегда: сначала строим, потом валим, чтоб опять строить. Что за политика такая?
Вопрос, как говорится риторический. Драматичный. Но с оттенком надежды. На то, что опять строить будем!
Автор статьи
Зоя Ивановна Горенко.