ВИВА, ФИДЕЛЬ!
Обычно в поисках героев публикаций мы отправляемся в глубинку – отдаленные селения необъятной нашей Байкальской стороны. Но иногда случается, что они сами стучатся в двери Центра. Как это сделал Михаил Захарович Фидель — коренной иркутянин, рабочий человек, баянист-самоучка, ныне пенсионер.
ЭКСКУРСИЯ В ДЕТСТВО
Однажды на пороге дома на улице Халтурина,2, появился человек и попросил показать ему внутреннее устройство здания.
— Дело в том, что в детстве я тут почти жил, — сообщил гость. – Во всяком случае, бывал ежедневно и подолгу у друга Вовки Титова.
И дальше Михаил Захарович поведал о том, что в конце 50-х — начале 60-х годов прошлого века в этом здании жило семейство геологов – Дмитрия и Татьяны Титовых.
— Каждую весну дядя Дима и тетя Таня собирались в экспедицию, они изучали Монголию. Пока дети были маленькие, они их всегда брали с собой. А когда те подросли, в школу пошли, одни ездили. Что искали – не знаю. Помню только – форма у них была, с молотками. И независимо от того, были они дома или нет, меня там всегда принимали как своего. Наш домик рядом стоял (теперь на его месте музыкальная школа), и вот я перемахну через забор – и сюда. В футбол, хоккей играем, бегаем, книжки читаем. У них была огромная библиотека. Я почему и читать начал много. У нас-то они откуда? Отец – сапожник, мать – парикмахер. А тут я мог сколько угодно читать. И кушать тоже. Жили они по тем временам довольно неплохо. Домработница у них была. Она оставалась с детьми, когда хозяева уезжали. Если наша мама готовила только первое (суп или борщ), они обедали на три блюда. Меня всегда садили за стол, И я думал всегда: «Вот суп съел, как же мне еще второе съесть? А еще компот…»
Детство промчалось быстро. После восьмого класса Миша поступил в ремесленное училище, Володя продолжил среднее образование в школе. А затем и вовсе Титовы продали всю недвижимость и куда-то уехали. Осталось воспоминание. И так Мише хотелось заглянуть в свое детство! И вот – решился. Михаил Захарович с огромным интересом переходил из комнаты в комнату, спускался в цоколь: узнавал и не узнавал. Порадовался, что в дорогом его сердцу доме расположилось именно наше учреждение. Ему ведь тоже есть что рассказать и о себе, и о предках, и вообще об истории …
ОТКУДА ПОШЛИ ФИДЕЛИ
Конечно, впервые услышав фамилию Михаила Захаровича, мы тривиально удивились, мгновенно вызвав в памяти образ колоритного вождя далекого Острова Свободы и предположив какую-то связь нашего гостя с покойным Кастро. «Нет-нет, — заулыбался он. — Предки мои были сосланы в Бурятию откуда-то из Литвы или Латвии. По-немецки «фидель» значит трубадур, веселый человек, а по-еврейски – скрипка. Возможно, и та и другая составляющая имеется, если говорить о национальности. А вот музыкантов среди родственников я не припомню. Дед Михаил был кузнецом, семья – человек десять. Один из его сыновей, мой дядя Аркадий, остался в Улан-Удэ, второй – в Кяхте, третий Илья, тоже кузнец, обосновался здесь в Иркутске, две сестры тоже тут. Одна была замужем за директором макаронной фабрики, Шведский – был такой, а вторая – за директором обувной фабрики «Ангара». Обоих директоров в 1937 году забрали и расстреляли. Дед по матери тоже был расстрелян – по доносу. Он был купец, после революции они уехали в Маньчжурию, там пробыли немного, потом поселились в Иркутске, он стал заведующим еврейским кладбищем. И сосед написал статью в газету, якобы он торгует могилами. И его увезли где-то под Нижнеудинск по статье 58. Невзирая на все это, моя мама Ревекка Минеевна и отец Захар Михайлович были вполне советскими людьми. Особенно папа, большой патриот, мировоззрение которого никакие невзгоды не поколебали. А таковых выпало на его долю предостаточно!
ОН ВЫБРАЛ РОССИЮ
В семье Фиделей осталась одна-единственная фотография Захара Михайловича в военной форме. И в буденовке. Это еще с тех времен, когда в 1927-м он нес службу на Китайско-Восточной железной дороге, на бронепоезде. В 1940-м он снова попадает на восток, участвует в боях на Халхин-Голе. Далее предоставим слово нашему гостю, его сыну.
— До 1942 года там он служил. Почему-то в кавалерию попал, хотя на конях никогда не ездил. Однажды ему доверили пасти табун лошадей, и он двух жеребцов пропас. Командир приехал: «Где жеребцы?» – «Проспал» – «Ну, поехали искать». Он невысокого роста, сел на коня, стремена не подтянул, Тот галопом, он – за ним. Приехал – волдыри на заднем месте. И давай он писать заявления! Лучше на фронт, чем на лошадях. Но я думаю, не только это сыграло роль. Как я сказал, папа всегда был большим патриотом. И его просьбу удовлетворили. Провоевал он год… А в 1943 году под Белоруссией попал в плен. Он служил в минометном полку связистом. Развернули полк, установили все хозяйственные службы, его отправили связь тянуть. А в это время из окружения выходит дивизия немецкая, их в кольцо берет. Все сели на машины и уехали. А обслуга, в том числе связисты, остались. И всё, их взяли. Сразу погнали по дорогам. Рассказывал: «Идем, к домам подходим, возле них подвалы или погреба, там, бывало, люди прятались. И вот немец в каждый подвал – гранату. А один заскочил в погреб, навытаскивал там консервов, хлеб и стал кидать нам, в толпу пленных. А мы же голодные!» Потом посадили их в эшелон, и попал он то ли в Данию, то ли еще куда-то в той стороне – на каменоломни. Такой случай рассказывал: «Сматерился однажды, а немцы очень хорошо понимали мат. Подходит, думал — расстреляет, а он прикладом как даст по зубам! Ну, ничего, утерся – и дальше камни ворочать».
Потом посадили их на баржу и повезли вроде как в Голландию. Там уже попроще было, на теплоходы селедку грузили. В трюме везли, качка страшенная, думали — не переедут: «Всех тошнит. Один моряк говорит другу своему: ложись на спину, руки раскинь и дыши носом. Я тоже начал так делать. Ну, добрались. Там тоже издевались. Площадь как вот на Кирова, в одном конце стоит котел с едой. И вот такой круг надо пройти, чтоб тебе в миску кинули. Холодно, снег идет, а мы так медленно передвигаемся шажочками до похлебки…»
Смешные случаи рассказывал. Один такой: «Стоит бочка с селедкой, запечатанная наглухо. А есть охота. Проковыряли мы дырку и проволокой из бочки вытаскиваем рыбку. Идет немец-охранник, мы спрятались, смотрим. Он эту как раз бочку ногой толкнул, а она пустая – перевернулась и покатилась. Он ее взял, смотрит, она запечатана со всех сторон, целая, но пустая. Он захохотал — и пошел».
Уже в 1945 году из Голландии отец попал в Норвегию, город Ларвик. Когда везли их в поезде, налетел американский самолет, начал обстреливать. Его сильно ранило в руку, сухожилия повредили. Немцы всех раненых собрали – и в госпиталь, потому что рабочая сила нужна была. И вот, говорит, слышу, два врача спорят, немецкий и австрийский. А он уже понимал язык. Немецкий говорит: «Будем ампутировать!». А австрийский – «Нет, будем складывать!» И они ему складывают руку, ставят гипс, зашивают. И вот рассказывает: «Лежу, слышу – бомбежка, нас всех – в подвал. Потом все затихло, и мы слышим: на крыше уже другая речь, не немецкая. Вывели нас в лагерь для перемещенных лиц, чтобы определить, кто есть кто. Пришел американский какой-то атташе или кто и предлагает ехать в США. Мол, все равно вас расстреляют или в солнечный Магадан сошлют. Нет, я только в Россию, хоть в Магадан, хоть куда. Поеду домой!»
И отправили его в Германию, где стояли наши доблестные войска. Там, когда узнали, что он сапожник, обрадовались: солдат же надо обувать-обшивать. И он там два года тачал сапоги.
Дома он считался пропавшим без вести. А мать ждала его. Ей предлагали замуж, мол, ты молодая… А она – нет: похоронки нет, значит живой. И дождалась. Он в конце 1946-го написал, а в 1947-м приехал. (Они тогда жили на Желябова, 9. Он живой, этот дом, посейчас, там я родился потом). Ну, вот, приехал и стучится часов в 5 утра. Она спрашивает: «Кто?» — «Муж твой пришел!» А она: «Мужья по ночам дома сидят. Приходи утром». Не узнала. И слышит – он заплакал…
ОПЯТЬ ВЕСНА, ОПЯТЬ ЦВЕТЫ…
Венцом этой красивой истории супружеской верности и долгожданной встречи стало рождение Миши. Раннее детство ему помнится как сплошной праздник.
— В коммуналке жили, комната – 10 квадратов. Печка там была, я на раскладушке спал всю жизнь, шифоньер, Неля на диванчике, родители тут же. Кругом соседи. Но насколько дружно жили! Мама рассказывала: мне годика 3-4, я таскал с собой книги разные и все стихи наизусть знал. «Ну, Миша, давай!» На стульчик становишься и декламируешь. Спрашивают: «Что будешь кушать?» — «Ках и куту». Значит, сахар и кету. У всех была красная рыба в доме. На День Победы собирались все в самой большой комнате – у дяди Кости Киселева. Он прошел всю войну, привез аккордеон с фронта. На нем он одну песню исполнял: «Опять весна, опять цветы, опять любовь, и с нею ты. Опять зима, опять мороз, опять на печку поволок». И все хором одно и то же. И все счастливы…
Когда мы подросли, то поняли, что наш папа немножко отличается от других ветеранов. Пораженным в правах он не был, мог голосовать, а вот пользоваться всеми преимуществами фронтовиков не мог. Например, полагалась ему медаль, его вызывали в военкомат и говорили: вам не положено. И так до самого конца жизни. Вроде и ветеран — и не ветеран, даже продуктовый паек не давали. Тетя Люба-соседка колбасу приносила. Он сам ни на что не обижался, а вот нам, всем близким, было обидно. Я однажды попросил товарища сделать колодку, планку с колодками от наград, которые он помнил, — и ему подарил. Он очень гордился, ходил с ними. Вот, с одной стороны, такое было отношение — вроде как к предателю, а при этом 8 лет его выбирали народным заседателем. Ну, я говорю, он не обижался, не сетовал: продолжал сапожничать, красивую очень обувь делал, ко всем людям был добр. И его большинство тоже любили. Он часто говорил: «Самая главная награда, что я живой, ведь сколько людей погибло!»
Добрую память о своем фронтовике хранят все ныне живущие наследники семейства Фиделей. В том числе и супруга Михаила Захаровича – Людмила Петровна, которая тоже посетила наш Центр. А в День Победы их внучка берет портрет двадцатилетнего Захара Фиделя и становится с ним в строй Бессмертного полка, чтобы прошагать по улицам родного Иркутска.