ВСПОМНИ ОТЧЕСТВО СВОЕ…

В России стало одним праздником больше. Для многих его название звучит странно «День отца»… И для меня, признаюсь, тоже. Ведь у меня его не было. Для чего нужен такой человек, я знаю только теоретически. Но, правда, очень много. Как раз в эти дни я читала (и продолжаю читать) книгу, приобретенную в Троице-Сергиевой лавре. Это документальная повесть, созданная бывшим военным, «афганцем», боевыми тропами пришедшим к Богу, Виктором Николаевым. И называется она как раз в тон наступающему празднику, только со знаком минус – «БезОтцовщина» (именно с таким написанием). В ней собраны откровенные и особо страшные в своей безыскусности рассказы людей (преимущественно подростков) из мест заключения. Да, очень, очень многие из них выросли без отца, и вообще без родителей, или с такими родителями, что «лучше б их не было». Но достаточно и таких, кто воспитывался в полной и, на первый взгляд, благополучной семье. Но почти все они – безОтцовщина, и более того, почти все мы – безОтцовщина. Все общество, когда-то отрекшееся от своей веры, от Бога, и не вернувшееся к Нему – безОтцовщина. Отсюда и все ужасы современного бытия. Но возвращение неизбежно! В первую очередь в России, где забывшие Отца Небесного тем не менее сохранили святое понятие Отечества и, пусть пока формальное, обозначение личной идентификации – отчество. И вот в воскресенье у нас праздник – День отца. Или лучше так: День Отца.  Прекрасный повод задуматься о себе, о семье, о Родине, о судьбах мира и Вселенной, с которой мы можем жить только в гармонии, признавая ее мужское начало…

И, конечно, в такой день очень хорошо почитать рассказы по этой бездонной теме из Словаря говоров русских старожилов Байкальской Сибири. Они, также как и в книге Виктора Николаева, лишены всякой литературщины, взяты непосредственно из жизни. Но в них предстает как раз тот традиционный образ отца, который формировался веками в крестьянской среде: любящего, порой ласкового, порой строгого родителя, кормильца, защитника, готового пожертвовать всем ради своих близких. Конечно, и в ранешние времена бывали они всякие. Но преобладал именно такой – православный – типаж.  Заметьте, особенно в женских повествованиях употребляется уменьшительно-ласковое слово «папка». И как же важен был он в судьбе каждого человека! Дай Бог нам вернуться к изначальному пониманию отцовства, чтобы у следующих поколений писателей не было материала для создания повестей, подобных той, о которой здесь говорилось.

Зоя Горенко

Рассказы из Словаря говоров русских старожилов Байкальской Сибири

Рассказ о том, как отец на войне деревню от голода спас.

«<…> Он [отец – Г.В.А.-М.] в плену был. В плену с фронта. Вот их там… Я знаю троих: вот Алиев там был, Качаров и отец. Они как попали вместе там, и вот и шли партией.

[— А как в плену он сидел? Там же тоже испытал? — Слуш.].

В плену не испытал. В плену там деревню выкормил.

[— Как?.. — Собир.].

Деревню выкормил. Голод же был (…). У меня папка…вот когда Довлатов-то дивизию сдал, он попал в плен. Ну, он плохо рассказывал, отец, тяжело было. Вот он в Керчи был, один русский сговорил, там русский, папка и украинец один, они бежали оттуда, с плена. С плена бежали, попадают в часть, воюют опять. Дошёл до Латвии, в Латвии снова в плен попал. Он даже за границей не воевал. И у папки статья пятьдесят восьмая. Репатриант. Возвращение с заграницы на Родину. Где он был за границей? Понимаете?! Там совали всё подряд, только вот сослать сюда их, и всё. Вот у меня справка.

Он даже в Латвии в плену был он. Они, эти грузины, повара же хорошие, ставились поварами. И вот он в столовой был, там трое пленных, и папка, гыт, старший там был. Вот, гыт, у ворот двери стоит часовой. Картошку почистили. Что нужно немцам: яйца, сало, картошка, гыт, постоянно, гыт, была там. Почистили картошку, гыт, ну, я, гыт, на помойку выношу, немец видит, штыком проверил, там есть чего, гыт, или нет. Всё, я вынес, гыт, высыпал. Потом гляжу, гыт, пацан с сумкой ходит, собират эту шелуху. А я не знал, что они в подполье… там печи стоят… в подполье… там эти трубы стоят вот, и люди жили там. Домов не было. И вот, гыт, потом взял, гыт, полбулки хлеба положил туда и сало в ведро и шелухой закрыл, засыпал. Подошёл, гыт, немец, не проверил. А у меня отец-то в Бога верил. Ну, перекрещусь, гыт, и немец, гыт, не проверил. Проходит дня четыре, гыт, приходит женщина деревенская туда (деревня рядом была). И вот он так чё-то месяца четыре или пять в этой деревне. А потом, гыт, две приходят уже.

[— Подкармливал. — Слуш.].

Ну, кормил. Дак он не подкармливал — кормил там. Люди голодные были. Я, гыт, им говорю:

— Вы хоть по очереди ходите. А то меня, — гыт, — поймают. И вас, — гыт, — перебьют всех.

И всё. Немец перестал проверять его. Не проверял. Всё, гыт, удачно было. Потом, когда наши нача́ли подходить, женщины говорят:

— Давай, — гыт, — уходи. Мы тебя спрячем.

Он гыт:

— Куда, — гыт, — я уйду? К вам, — гыт, — надо в подполье. И вас перебьют, и меня найдут.

Всё. И он не пошёл. Наши приходят — женщины деревенские нача́ли объяснять. Всё, никаких — пошёл по этапу. Вот тебе и срок. Понимаете, что творится!

[— То есть наши его как военнопленного приняли, да? — Собир.].

Конечно, конечно! Да, да, да! Вот и вся песня. А он мог спокойно убежать, люди спрятали бы, женщины деревенские, которых он спасал, продукты давал. Он деревню спас этим!

[— Он не хотел подвести никого, да? — Собир.].

Да, да! И даже и её отец попал, все попали сюда. А потом в пятьдесятых годах это Кирсантьево, в сорок девятом. В сорок девятом году перевели. Одни мужики там. Военнопленные. Ну, из колхоза начали женщин посылать, лес помогать возить. Вот с Тасеевского района, посёлок, у меня мамка познакомились с отцом, сошлись. Ну, всё. Принуди́ловка была. И папка был в пятьдесят втором году реабилитирован (у меня справка есть), держали до пятьдесят шестого года.

[— А как его фамилия-то? — Собир.].

Тварадзе».

Записано в 2008 г. Афанасьевой-Медведевой Г.В. от Н.А. Тварадзе (1954 г. р.), д. Кирсантьево Мотыгинского района Красноярского края.

Рассказ об отце, который всех принимал

«Раньше аккуратный народ был, с понятьем. У нас тятя добрый был, кажного ему надо чаем напоить, всё говоре́́л:

—  Человек брюхом не ута́шшит! Хоть хлеб да чай, — говорит, — но угустить надо.

Здесь же много шли прохожие. Оне же пяшком ходили. Ссыльны ходили, беглы, работники всяки. Я помню, ходили с самопря́хой (…), ходил пи́льшшик, пилы нарезал (раньше пилы-то вот таки), хомуты направля́л ходил. Всё ссыльны заходили, я помлю. У нас тятя всегда, кто бы ни зашёл:

— Ставьте, дявчонки, самувар.

Мама-то умерла, мне три года было. Нас трое было. И тятя. Добра душа. Приёмный, всех прима́л».

Записано в 1983 г. Афанасьевой-Медведевой Г. В. от А.М. Филипповой (1916 г.р.), с. Пешково Нерчинского района Читинской области.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *