ЗАИМКА, ГДЕ ВЕЧНОЕ ЛЕТО

ЗАИМКА, ГДЕ ВЕЧНОЕ ЛЕТО

По следам экспедиции в Северобайкальский район (Республика Бурятия). Июнь-июль 2022 года.

ПОД СЕНЬЮ НЕСТРАШНОГО ПОКОЙНИКА

Вот уж полтора года, как фоном рабочего стола моего ноутбука поочередно служат вот эти фотографии, отражающие все, что так мило моему сердцу: лето, реку, стада, пасущиеся на лугу, счастливых детей, прыгающих в небесные бездны тихой заводи, — в общем, все эти буколики-георгики на сибирский лад, под дудочку «одинокого пастуха», вечно звучащую в моей голове. Апофеоз лета, жара, июль, село Верхняя Заимка Северобайкальского района в республике Бурятия. Правда, многие и сейчас думают, что это, как в старые времена, Иркутская область.

Ясное дело, бывают тут и весна, и осень, и зима. Легко представить какая – с глубокими снегами, сияющими под солнцем, куржаком на соснах, со звенящей тишиной, отчетливыми звуками в ночи… Но в наших воспоминаниях — здесь вечное лето, такое теплое, чудесное, как само детство.

Питались от этой земли знатные люди. Всех их помнят и чтут земляки.  В местной школе есть небольшой Музей, где представлены генеалогические древа самых многочисленных верхнезаимских родов, герои войны и труда. Это все представители, в основном, старших поколений. А в 2022 году среди них появился герой нового времени, выпускник 2018 года Иван Нелюбин, доброволец СВО, погибший во время штурма Мариуполя. И как раз его портрет оказался на самом видном месте в музее и у парадного входа. И это справедливо, ведь Ваня отдал самое дорогое и единственное, что у него было, — жизнь свою за други своя. И навечно останется почти равным среди старшеклассников. Пока будет работать эта школа. А так хочется, чтоб это было всегда, всегда, всегда. Ведь место-то какое благодатное! Что бы не жить! Вон летом сколько народу наезжает, ребятишек привозят.

За неделю мы умудрились побывать в Верхней Заимке аж два раза. Первый обычным способом – на нашем «Патриоте» приехали. А второй – на лодке моторной. И долго качались на волнах Нижней Ангары, любуясь, как чудным видением, берегом с домами, деревьями, коровками и лошадьми, с проносящимися в облаках смеха стайками ребятишек. А наш капитан-лоцман Володя рассказывал всякие истории про интересные места, местных жителей, про речку, про течения, про рыбаков, инспекторов и рыбу, про нерповщиков и нерп, охотников и медведей. И все призывал рассмотреть «покойника» в абрисах гор. В конце концов нам это удалось и мы действительно увидели как бы огромную женщину, лежащую на фоне неба со скрещенными руками на груди. «Ой, покойник, правда, покойник!» — возрадовались мы. И тут невольно вспомнилась встреча, состоявшаяся в первый наш приезд. С Валентиной Петровной Мертвецовой. Уж очень мрачная у нее фамилия, которая совершенно ей не подходит!

ВСЕ ХОРОШЕЕ ВИДЕВШАЯ

Большинство наших бабушек и дедушек, прошедших сквозь лихие времена и неимоверно трудные испытания, со вздохом сопровождают свои рассказы устоявшейся фразой: «Хорошего-то ничего не видели». И хотя зачастую «хорошее» то там, то сям проблескивает, но вывод почти всегда с горчинкой.

А у Валентины Петровны по-другому! Даже в свои 90 лет, после тяжелой операции, пережив четверых сыновей, она сохраняет бодрость духа, жизнерадостность и острословие. А оглядываясь назад, даже в самые сумрачные времена, видит в них что-нибудь веселое, а то и смешное.

 — Из старых тут осталась одна тетка Анисья, бабушка нашего председателя сельсовета. После войны-то многие разъехались. А раньше всяки тут были: и русские, и татары. Как-то собирались на Первое мая ли, «прощенка» (прощеное воскресенье) ли, тетка Анисья еще девчонка была молода. У Мохобойских были, там старуха пирог испекла. А она, Анисья, такой рыбы-то не знала, откуда-то оттуда приехали, с западу. Она взяла кусочек пирога, разломила, говорит: «Это что? Рыба, или мясо, аль кобыла молота?», Ну, смеялись потом! Кобыла молота!

На вопрос: «Чем занимаетесь?» Валентина Петровна весело отвечает: «Так смерти жду!». И видно, что действительно ждет, не то что без всякого страха, а даже как дорогого гостя. Как и положено христианке. Как и было в деревне когда-то давно. Для оптимизма есть основания: ей будет чем и кем оправдаться перед Господом, одиннадцать своих, да пятеро приемных детей свидетелями выступят. Ну да начнем все с самого начала, по словам самой Валентины Петровны.

 — Мертвецова – это же не моя фамилия, а первого мужа. В девках была Загузиной. Ну, тоже не очень красиво, но уж как есть… Отец Петр Борисович, мать Меланья Евменовна. Хохляцка родова. Они-то с Кабанска, а дедушка с бабушкой, их гнали с Украины пешком. Его погнали в Сибирь, а она не отстала. Раскулачили. Семьи большущи были, я не всех знаю. Вот дядю Александра помню, он на катере здесь ходил…

Родилась я в Кабанском районе, в Оймуре, меня оттуда в пять лет вывезли. Папа ветеринаром был, а мама — просто женщина. Сначала в Нижнеангарск, папу там сразу на работу взяли, у него было четыре колхоза. Тут жили года полтора, потом его перебросили в Уоян. Там столько было олене́й, они как тараканы по горам бегали. Чичер, Кумора, Иркана, Делокоры — там работал. А потом война началась, он в Куморе был, его даже в Уоян не отпустили, забрали. Ну мама, правда, туда съездила попрощаться.

Да кое-как мы без него пережили…  Но он вернулся, ранение у него было осколком вот сюда, в губу. И нога прострелена была по икре, кость не задета. Он, как ветеринар, служил там, где кони были.

Нас у мамы с папой трое было, две сестры и брат. А трое умерло, девочки-двойняшки неделю не прожили. Я, конечно, все умела делать с детства. Подросла, рыбачила. Сестра в декрет ушла, а ловушки уже нагорожены, жалко оставлять – мне передала. А мне было 11-12 лет. Семь ловушек, фитили, или вендели их называли. Вот тут островок у нас, там за ним. Он без фамилии, островок, да и все, вон его видать отсюда. Попадали налимина, щучина. Тогда столько рыбы было! Это счас повытаскали – сорожку не добудешь… В совхозе работала, там была небольшая ферма, теплицы, огурцы садили, всякое.

Замужем Валентина Петровна была дважды. Не по ветрености, конечно, и даже не по влюбчивости. А по судьбе. Предположение о своей девичьей красоте встречает, как водится у нее, шуткой:

 — Ага, красавица – все собаки в стороны бросаются. Первый муж намного старше меня, в армии отслужил, на Востоке был. И он там под машину попал: ночью тревога военна, куда-то машины загоняли, на чурки ставили, и шофер поторопился, на него наехал, 9 ребер сломано, только голова осталась. Председателем сельсовета работал. Любовь? Там некого было любить. Потом заболел да умер… Но десятерых ребятишек я с ним нажила!

А второй, Владимир Иванович (смеется), тоже председателем сельсовета был.  Так уже «повезло». У него жена секретарем была, че-то повешалась. А детей  пятеро. Дом их рядом стоял. Старшие остались с бабушкой, а маленький к нам пришел. Парнишка-то раньше пришел, чем отец. Он такой шухарной был, еще в школе не учился, бегать к нам стал. Потом говорит отцу: «Давай у тети Вали жить, она хорошая, не ругает меня, не бьет». Ну, и так сошлись. И этот председатель. Я говорю: два мужа, один одного хуже. Но нет, он хороший был. Дети тетей Валей звали. А маленький поехал учиться в Улан-Удэ после школы, ну и мои ребята там. А сестра Галка была у него в Хабаровске, у тетки, и туда его тоже увезла. Но он там не прижился. А на них давали же 120 рублей, я высылала половину Галке, половину Алешке. И вот он эти деньги скопил и на Новый год приехал сюда, домой. Он меня сразу стал называть мамой, но я ему вначале запретила, говорю: «Ты маму свою не помнишь, что ли?». А там как его прижали, письмо написал мне: «мама, мама». Ну и я думаю – ладно. Мой-то спокойный, Санька, а этот везде нос свой засунет. Который раз мой его останавливал: «Леха, ты че?». Но ни разу не разодрались. У меня от второго мужа один только получился. Ну, вот всех вместе много, и всем как-то всего хватало. На кухне стол стоит и сейчас, раздвигали его. Че было, то ели.  На Пасху штук 30-40 яиц красили. Холодцы-молодцы, всё. Печка вот так, пироги рыбны и сладки. К Пасхе рыбу каку-нибудь путненьку берегли. Не налима, налима я и счас не ем. Люблю омулек, и хайрюзок, и таймешки. Икру делали, если украдешь рыбку ходову (запрещали же ловить), посолишь, луку, чесноку покладешь, да и всё. Праздник!

Валентина Петровна на минутку уходит в себя. Смотрит на нас, сидящих за столом, а видит всех своих ребятишек. «Да вы ешьте, ешьте» — вроде нам и не нам говорит.

—  … Уже из парней остался только один, старший. Он, Саня, ходил на катере, и брат Валера с ним. И в Дагарах на них напала банда. Валеру убили, а у этого тоже мозги были видны, и сейчас такой — ни два ни полтора…Ну, девочки живы. Внуки по всей России. Нынче приезжал Валерин сын. В Казахстане где-то Борисовы дети, вот звонила, я говорю: «А ты кто?», она: «Я внучка ваша». Ольга дочь приходит. А так одна. Не боюсь ничего, смерти дожидаюсь. Но и гостям рада. Приезжайте!

Ах, Валентина Петровна, нам и самим того же страсть как хочется!

ВОТ ТАКОЕ ИНТЕРЕСНОЕ КИНО

Анатолий Николаевич Гольский живет в одном из самых шикарных мест Верхней Заимки – на умеренно крутом берегу Ангары. Все, что происходит на реке, он различает на слух: и ледоход, и ледостав, и ветры, и волнения, и даже движение рыб. Но основная его профессия отнюдь не речная. Четверть века он служил колхозным киномехаником. Тягу к просветительской деятельности он заполучил, можно сказать, с молоком матери, путешествуя с ней в качестве противовеса к… патефону.

— Моя мать приехала сюда в 1934 году, — рассказывает Анатолий Николаевич. — Их трое приехали по комсомольским путевкам, одна медик была, одна ветврач, а мама моя – ликвидатор неграмотности. И ее заведующей «Красной Юртой» назначили в Холодную. Это так как вроде изба-читальня у эвенков. И она быстро замуж вышла, и в 36-ом году я уже родился. Ну, а она ж комсомолка… Меня как-то Лекарев (эвенк старый) спросил:

— Это ты Зои сын?

— Да-да!

— Так это тебя в потках возили!

У них патефон был, крутила им пластинки. И вот в Тойген едут на оленях, там потки есть такие, сбоку, из бересты делают эти потки, вешают на оленя. И вот с одной стороны я, с другой — патефон, для равновесия. Проводила занятия, учила писать, читать, лекции всякие. Комсомолка была, че же, и отец партийный… Его потом в Кабанск отправили, зам. директора рыбзавода. Победу мы в Посольске встретили. А потом в 1955-ом сюда опять директором транспортной конторы. Тут школу окончил. Потом армию отслужил, три года от звонка до звонка, в учениях Варшавского договора участвовал, ну, и вернулся. Стал работать киномехаником, женился, восьмерых ребятишек потихоньку наклепал… Ну и 25 лет в кинобудке отсидел, имею значок «Отличник кинематографии СССР». Я начинал здесь с узкопленочного оборудования «Украина», потом пришел «Кенон» широкоформатный.

Когда БАМ начался, три сеанса в день давали, клуб забитый. У нас две колонны стояли – 135 и 143. А раньше, до БАМа, тут были 53 двора, 55 коров по учету. Ну, все, если кино, особенно индийское, то 150 мест в клубе не хватало, стулья с собой приносили. До БАМа свой движок был у меня. Света нет – я движок завожу. Все, у меня в клубе свет. Потом с порта нам давали с 5 до 11 вечера. Детям билет стоил 5 копеек, взрослым 29 (сельска местность). Жена билеты продавала, некоторые:

— Тетя Надя, пропусти, я завтра деньги принесу.

Ну, конечно, пропустишь. Раньше 15 копеек буханка хлеба стоила. Долго крутил индийские – че-то какой-то про «Закон», «Танцор диско», еще какие-то… Все дни крутил, кроме понедельника. Два взрослых и один детский в пять часов после обеда. А в День пионерии и 1 июня сельсовет откупал и детям бесплатно мультики там, «Ну, погоди», ну много…

 Ну, я не только в клубе сидел! Покосы начинаются – у меня лодка, по всем бригадам езжу, бамовцам всем крутил, на кордон ездил, в детские трудовые лагеря — везде. Экран был специальный, если палатки нет большой, то на улице, хоть там и комары. А лучше, конечно, в 25-местной палатке, даже 10-местной. Закончится кино:

— Ой, Николаич, не выключай, мы в карты поиграем.

Так-то света же нет. Особенно если дождь, непогода.

— Бензину мы тебе дадим!

 И часов до двух-трех играют в карты…

Если бы предложили охарактеризовать Анатолия Михайловича в двух словах, я бы сказала «мирный человек». И вид у него такой, совсем не грозный, домашний, и говорок тихий и как бы безэмоциональный — жужжит, что тебе кинодвижок. И трудно, даже невозможно, в этот момент поверить, что перед тобой – бывалый охотник. Да и не просто охотник, соболятник там или птичник (хотя и это тоже), а матерый МЕДВЕЖАТНИК, бесстрашно вступавший в схватку почти врукопашную с хозяином тайги. А было – и с несколькими сразу. И обо всем этом он рассказывал так же тихо, журча голосом, как о самом обыкновенном деле.

 — Я один раз с тремя медведя́ми встречался. Это было давно. Собака у меня погнала соболя. А было еще две собаки, бежим, бежим, и тут Найда че-то как заорет в сторону! Подходим, а там, как самолет, – о-г-о-о-о! — медведь в берлоге лежит. А там Тайга уже на соболя лает. Мы засечку сделали – завтра придем посмотрим, надо добыть медведя. Они тогда не больные были. Это сейчас притравили их… Ну, добыли соболя, переночевали. Собак попривязали, пришли, сделали залом, поперек палки положили. Выглядывает, глаза горят. Я стрелил, в морду потыкал-потыкал. Как будем вытаскивать? Я говорю: залезу туда, на шею петлю пристрою, ремни там связали, да все… Ну, сделали, вытащили, стали разрезать, говорю: пойду посмотрю (а не знали, что там лежат еще двое), что там. Подхожу, палкой туда, а оттуда медведь еще один выскакивает. И он смотрит на меня, а я на него. Ружье с той стороны, не дотянешься. Ну, я сколько было мочи, как заору! И смотрю — Тайга летит прямо через меня на плечо ему. Найду еще отпустили, завалили. А там еще третий! Ну, давай еще того… А на той стороне ребята готовили лес. Я прихожу к Илюше, говорю:

— Дай лошадь, или поедем вместе… Вам мясо надо?

 –Надо, надо!

Приехали, увезли. Где-то в начале ноября было, на санях…Глаза мне запомнились, коричневые, и уши такие, как у чебурашки, с меня ростом, на задних лапах стоял…

После этого сомневаться в других умениях нашего героя совершенно не приходится. Всякую мужскую работу в тайге ли, на реке, или дома знает с детства и выполняет с легкостью. И, конечно, рыбак он столь же искусный, как и охотник.

—  Самая большая рыба, какая мне попадалась, налим килограмм 12, к тете Тосе специально сходил взвешал в пекарню. Перемёт ставили, там крючков 20 было, прорубь большая, он вылез, крючок, главное, выдержал.

Уху варили, жарили, особенно в нерпячем жиру вкусно. Любая рыба в нерпячьем жиру вкусная, он пропитывает ее. Она, нерпа, за омулем поднимается аж до Куморы. Сразу за ельцом. На покосе сидим, смотришь: о-о, нерпа пошла, надо добыть! Сидишь, дожидаешь. Интересно: морда у нее, как у собаки, а глаза не моргают. Патрон заряжаешь, как на рябчика или утку, хлесь! – готово. Она не тонет, жирная, на лодке подъехали, забрали, разделали, наварили…

В начале статьи я упоминала о краеведческом уголке в школе, где есть генеалогические древа верхнезаимских семей. Самое «развесистое» принадлежит роду Панамарчуков, одного из самых давних в этих местах. Только вот никого с такой фамилией записать не удалось: многие ушли на тот свет, многие уехали в ближние пределы, а кто просто отлучился в этот день. О чем мы нескрываемо жалели. Выручил опять же Анатолий Николаевич.

— Так я тоже почти из них! Жена моя из Панамарчуков. Да, много их было! У бабы Мариши 9 детей. Потом у Володи 6, у Васи 6, у Андрея 10, у нас 10. Раньше, до БАМа, часто собирались, Панамарчуки – свои, Роговы – свои, ну, каждый своей семьей, а потом все друг к дружке ходили. Троицу мы любили, у Тани там на задах березку заплетали, то на остров выезжали, на Новый год всегда вместе были. А потом как-то… Деньги эти, «купил колбасу, закрылся и жует».  Но ничего, я на одиночество не жалуюсь, жалко только, супруга умерла. А так – 8 детей, 17 внуков, 14 правнуков, и еще будут, потому что некоторые не женаты. В деревне три дочери и сын, внучата прибегают. Все хорошо.

Автор – Зоя Горенко