Сибирь уходящая — часть 3. Автор: Елена Трифонова

Экспедиция в Качугский район этнографа Галины Афанасьевой-Медведевой и корреспондента «Восточно-Сибирской правды» Елены Трифоновой

Качуг остался позади. Солнце склоняется к закату, прихотливо окрашивая последними лучами склоны гор, алым светом оттеняет воды Лены, разбивается в речной волне тысячами маленьких искорок.

Часть 3

Вот они, знаменитые Шишкинские писаницы. А напротив писаниц, посреди Лены, – остров, на нём ровная, пустая от леса полянка. Говорят, на этой полянке жил человек-легенда Силин. Как будто занимал он большой чин в царском флоте. Когда царского флота не стало, отказался принимать советскую власть, но и белых не признал, а ушёл вместе с женой в эту глушь, поселился на острове. Видно, не давала покоя морская душа. Так до самой смерти и прожил в здешних местах, не выезжая со своего острова. Эта земля словно пропитана таинственными легендами.

В Верхоленск – старинное, красивейшее село – въезжаем уже в сумерках. На въезде – магазин, около которого тусуется местная молодёжь. Останавливаемся, чтобы запастись гостинцами для бабушек. К машине, шатаясь, подходит парень, он одинаково сильно жаждет и душевного общения, и скандала.

– Здорово, отец! – Страдалец изливает душу водителю, пока я пытаюсь совсем не дышать и по возможности слиться с обивкой заднего сиденья. – Освободился недавно, пять лет отсидел. Держу тут маленько посёлок-то. Работа есть, поросята дома, да я спился совсем. Средний брат у меня старшего убил, вот недавно схоронили…

Над селом возвышается пятиглавая красавица церковь. Когда-то она была белоснежной, теперь на стенах грязные ржавые потёки, трещины. Видно, как время выедает кирпич. На входе – замок, но над дверью надпись гуашью: «Христос Воскресе». Значит, служили на Пасху. Пару лет назад здесь появился «чудненькой» священник с десятью детьми. Вроде пытался он обращаться за помощью к администрации, и местной, и областной, но денег на реставрацию храма у властей не нашлось. Долгое время храм стоял в строительных лесах, теперь сняли и леса.

Темнеет, на землю опускается ночь. Чем дальше мы углубляемся в сетку просёлочных дорог, тем более жуткая картина открывается взору. Мимо одна за другой проплывают полупустые деревни-призраки, где заброшенными стоят целые улицы. Печально таращатся на нас пустые глазницы окон. Толмачёво, Челпаново, Алексеевка, Усть-Тальма, Хабардино.

В Хабардино проезжаем мимо дома того самого многодетного священника. Видно, что здесь кипит жизнь, и это едва ли не единственный двор, где идёт стройка. Первое время по иркутским приходам православные активистки собирали для ребятишек одежду и продукты, возили сюда. А в прошлом году от одного парня убежала жена, оставив ему крошечную дочь. Что делать с младенцем, бедный мужчина понятия не имел. Матушка забрала её к себе, пока не подрастёт. Где есть девять детей, вырастет и десятый. Теперь, видно, жизнь у семейства стала налаживаться. Местные говорят, что старшие девчонки у батюшки хорошие, из бисера красиво плетут, на гитаре и пианино играют. Одна работает в школе, другая в клубе.

В Белоусово тоже когда-то была деревянная Иннокентьевская церковь. Давно уже её разрушили. Но жизнь здесь ещё теплится, есть магазин, почта. Есть школа. Только надолго ли? Пожалуй, попадёт скоро под очередную «оптимизацию». Но пока теплится огонь в доме Сергея Шеметова, у которого мы останавливаемся на ночь. Несколько лет назад Галина Афанасьева-Медведева выкинула штуку: привезла в этот дом всех одноклас-сников дочери-подростка. Сердце у неё изболелось, что ребята живут в городской субкультуре, не зная своих истоков. И Сергей всех принял. Колол для ребятишек баранов, делал шашлыки, водил в походы. Галина Витальевна вставала каждый день в шесть утра и пекла по ведру пирожков, а потом водила диковатых тинейджеров к бабушкам, собирать местные сказания.

– Ну что же вы так долго, я кролика приготовил, баню натопил, – встречает нас Сергей. К счастью, здесь обошлось без рюмочки. Спиртного хозяин в рот не берёт уже много лет, и это правильно, потому что возьмёшь – не остановишься. Пьёт вся деревня. У Сергея большое хозяйство, одних кроликов до 70 бывает, три коровы, 15 лошадей, да куры, да индюки. Само собой, огород, покос. Недавно купил небольшой трактор. В общем, хозяйство крепкое, а живёт, можно сказать, один. Жена с дочерью Катюшей уехали в город, в деревню приезжают на выходные. А что делать? Дочь нужно учить, устраивать в жизни. С цветного плаката на шкафу, нежно улыбаясь, смотрит юная красавица. Неожиданная надпись предупреждает: «Катерина Шеметова: одна против лжи». Хозяин ловит мой недоумённый взгляд: «Это Катюшка в депутаты баллотировалась от КПРФ. Слава Богу, мы её из партии «уволили», теперь она другую работу нашла».

Сам Сергей покидать деревню наотрез отказался, как отказался в своё время от предложения учиться в Новосибирске. Он ещё мальчишкой был, когда академик Окладников изучал в этих местах Шишкинские писаницы. Да что там писаницы! Местные рассказывают, что дальше, в глухих местах, таких писаниц, ещё неизвестных науке и, к счастью, широкой публике, – непочатый край. Все скалы исписаны.

– Когда пацаном был, очень любопытной мне казалась работа археологов, я всё около них крутился. Потом разрешили помогать, я даже один могильник сам вскрыл, – с улыбкой вспоминает Сергей. – Потом учёные уехали, а как я школу закончил, мне пришло от них рекомендательное письмо с предложением поступать учиться на археолога в Новосибирск. Я не поехал, показалось очень далеко. Шоферил всю жизнь, автобусы водил по Качугскому тракту. Жалеть? Нет, ни о чём не жалею…

Утром мы едем в Обхой. В этой деревушке осталось всего девять жилых дворов. Уходят старики, пустеют дома. Дальше, в глубине тайги, брошенная деревня Курочкино, а потом, в 70 километрах от Верхоленска, – ещё одна деревенька, Магдан, в которой живут только буряты.

– Сейчас нас ждёт уникальная встреча, – рассказывает Галина Витальевна, когда мы покидаем Белоусово. – До 1915 года считалось, что сибиряк не склонен к поэзии, песен нет никаких, да и других фольклорных жанров. Утвердился взгляд на русских сибиряков, как на людей, растерявших свою самобытность за счёт активной ассимиляции с местными бурятами и эвенками. И только в 1915 году, когда от Академии наук была снаряжена специальная экспедиция под руководством Марка Константиновича Азадовского, ситуация изменилась. Учёный приехал в Сибирь, именно в Верхоленский край, и здесь обнаружил залежи сказочного богатства. Он записал уникальные сказки Натальи Осиповны Винокуровой. Все они были переведены на немецкий язык и изданы в Германии. С тех пор взгляд на Сибирь круто поменялся.

Теперь я тебе объясню, каким образом вся эта история непосредственно связана с нашей поездкой. У Натальи Осиповны Винокуровой была дочь, Раиса Егоровна, которая переняла дар сказительницы. В 1960-х годах вышел сборник её сказок под редакцией Елены Ивановны Шастиной. А Галина Александровна Шеметова, к которой мы сейчас едем, – её дочь. Кстати, Сергей Шеметов, наш гостеприимный хозяин, – это её сын. В своё время я уже записывала Галину Александровну и тоже издала целую книгу. Когда она сказки мне рассказывала, люди об этом узнавали, полная изба слушателей набивалась. Такая сказочница – последняя из могикан.

– Шастина Елена Ивановна простая была, вот как Галина Витальевна, – вспоминает сказочница Галина Александровна Шеметова, потчуя нас жареной курицей с картошкой и оладьями с густыми деревенскими сливочками. – Чем грамотнее люди, тем проще бывают. Это которые чуть-чуть подучатся, те норки задирают. Она у нас по два месяца жила, тогда всё от руки записывали. Потом даже на коне научилась ездить. У нас магазина не было, мы с ней всё в Житову на конях в магазин ездили. И муж её Анатолий Михайлович тоже был душа-человек. Только им почему-то жизнь маленькая дана, так быстро умерли.

У нас мама безграмотна была. Когда Серёга у меня пошёл учиться, она научилась с ним по букварю, только тогда начала маленько читать. Телевизора совсем не было. Вот мама придёт клуб убирать, сразу полно народа набежит, даже сидений не хватало. Маленькие на пол сядут и начинают просить: «Баба Рая, ты нам расскажи вот такую сказку». Пока она сказку не расскажет, кино крутить не начинали. Когда на Оре-то жили, все к нам собиралися, всегда полом дом народа был. Ходили к маме, заместо радио её сказки слушали. Такие длинные сказки были, по нескольку вечеров рассказывала. Теперь вот пособирайся-ка у людей вот так вот – сразу выставят. Мамины братья тоже шибко сказки рассказывали. Это по наследству передавалось. Но не каждый мог, у нас больше мне далось. Всяко жили. Но почто-то интересно было, весело.

«Золотое донышко»

Галина Александровна родилась на Оре. Теперь нет этой деревеньки, попала под укрупнение, а была самая красивая в здешних местах. Стояла на другом берегу Куленги, в трёх километрах от Обхоя. Весной вся в черёмуховом цвету утопала, и народ в ней «шибко дружливый» жил. И грибов, и ягоды, и рыбы – всего вдоволь было, одно слово – «золотое донышко».

Родители Галины Александровны «работу знали». У отца руки были золотые. Он и жестянщик, и плотник, и по всякому делу мастер. Сам делал сани, короба и мужиков учил. Со всей округи привозили к нему прохудившуюся жестяную утварь, вёдра да кастрюли. А он всё перекроит и заново склепает – как новенькие станут. За это люди везли самое ценное – муку, так что дети его хлеб «первыми есть начали».

– Семья у нас большая была, одиннадцать человек детей, – рассказывает Галина Александровна. – Утром мама затопит русскую печку, ведёрную кастрюлю картошки на плиту поставит и стряпает лепёшки. Настряпает трёхлитровую чашку лепёшек, в сливочках их обжарит, вкусно! А лепёшки-то из крупчатки не стряпали, теперь белая мука называется, их из пшеничной делали. Никогда не забуду, как у нас эта крупчатка заместо конфетки была. На обед всё больше баланду готовили. Сейчас называют постный суп, а раньше говорили – баланда. Так её посолить надо. Копеек-то совсем не было. Курица снесёт пять-шесть яиц, их унесёшь в магазин, сменяешь на соль, керосин и мыло. И спичечки надо. Чай тоже не пили, всё время в лесу чагу да лекарственные травы собирали. Не было денег чай покупать. Я когда пошла работать, ещё не платили в колхозе.

– Начальников не ругали?

– Слова такого не было, чтобы начальников ругать. Чуть не то скажешь, так стращают: враг народа, тебя надо отправить в тюрьму. Ну, в тюрьму-то не отправляли, но на принудительные работы отправляли. Василия Михайловича и Николая Ананьича на два года отправляли на принудительные работы в Вихоревку. Василий Михалыч тут не хотел путём работать, минимум трудодней не выработал. А там-то научился, потом даже благодарности начал получать. Сразу рамочку сделал, подкрасил чем-то и благодарность эту повешал. Все ходят, хвалят его. И смех и грех. Мало прожил только, но до 70 лет дожил.

Всю жизнь Галина Александровна проработала дояркой. Ложилась в 12 часов и вставала в три. Спала прямо в одежде. У доярок самая большая мечта была не то что поесть, а просто выспаться.

– Пойдёшь огород полоть, травку повыдёргивашь и так в этой борозде и уснёшь. В гурте семнадцать коров, так мы побольше брали, чтоб план выполнить. План выполнишь да перевыполнишь – тебе побольше хлеба на трудодень дадут. Потом уж, сколь лет проработали, стали пять копеек на трудодень давать.

А на ферму придёшь – там чаны соломы заваришь, потом надо растащить её, надо коровам силос раздать. Чтобы побольше молока было, нас заставляли печь лепёшки коровам. Лепёшки из муки, но там какой-то добавок, витамины, чтобы корова лучше доилась. Идёшь на ферму, а на входе уполномоченный стоит и смотрит, с сумочкой ты или нет. Попробуй-ка на каждую корову лепёшку не испечь, тоже враг народа будешь. Мочевину разводили и каждой корове по сто грамм давали. Уполномоченный всё время смотрит. Сколько лет нас эта мочевина мотала. Потом дроблёнку завариваешь. Да ещё каждой доярке надо было огород турнепса насадить, вырастить, обработать и в коровник свозить осенью. Турнепс надо обязательно мыть и корове чистенький нарубить и дать. Потом не стали мыть да рубить. По кормушкам его разбросаешь, корова так же всё съест.

Силосные ямы доярки вручную копали. Большие две ямы выкопаешь руками, лопатами метра на три. Больше нашего дома яма была. Потом коня запрягаем и возим галахай, крапиву. А косили тоже руками, да не в поле, а по кочкам, по «языкам». Лопатами силос рубили, потом уж привезли силосорезку. Галахай натолкаешь в эту яму и топчешь. Иногда коня в яму спихнёшь, он топчет, трамбует. У нас конь был Копушка, всё время топтал. Но, правда, воскресники делали. На воскресенье отправят к нам помогать учителей да сельсоветских работников, уборщиц.

Не осталось ни фермы, на которой работала Галина Александровна, ни самого колхоза с его уполномоченными. Одни полуразрушенные стены торчат на берегу Куленги. Здесь у речки стоит и домик, в котором живёт Галина Александровна с дочерью, зятем и двумя внуками. Домик у них крепкий, только неродными выглядят евроокна без наличников да торчащая из стыков между брёвнами жёлтая монтажная пена. Это ничего, главное, чтоб было тепло зимой.

– А нынче-то на Обхой прямо какая-то болезнь навалилась, – разговор перекидывается на сегодняшнее житьё деревни. – Чуть не в каждом доме кому-нибудь операцию делали. Меня тоже оперировали. Я в больнице им говорю, что у меня ноги сильно болят, они даже и внимания не обращают. Говорят, это вам в другую больницу надо. По частям лечат. Раньше-то всё бабушки лечили. Моя мама тоже испуг лечила, глаза. Ей от бабушки перешло, бабка Наталья сильно знающая была. Может, молитву какую особую знала?

У бурят так же. У нас есть тут женщина, тоже старушка. Она вышла за монгола, теперь в Монголии живёт, но каждый год приезжает. Недавно сына похоронила, он утонул в Круглом озере. Когда парень утонул, монголы сюда приезжали брызгать. Берут сколько-то «непочатых» бутылок вина и брызгают во время обряда. Возьмут свежих сливок, кусочек свежего мяса, кусочек печёного хлеба. Потом рас-

кладывают огонёчек небольшой, шаман над этим огонёчком ходит, говорит что-то. Все кусочки на огонь складывают и жгут. А бутылки потом надо обязательно распоить людям, оставлять нельзя, это по-бурятски большой грех. Собирается народ, и пьют это вино, пока не выпьют.

У нас в Обхое живёт свой шаман, Володя. Его отец с Магдана, тоже шаманом был. Отец потом заболел и умер, а всё Володе передал. Его теперь везде зовут, из Иркутска, Качуга приезжают. Например, человек болеет или скотина – на всех шаманят. Весной скотину на пастбище выгоняют – обязательно пошаманят. Не знаю, помогает или нет, но буряты говорят, что помогает. Мы же на бурятской земле, так же шаманим теперь.

– Дети-то у вас крещёные?

– Кто крещёный, а кто и нет. Я вот нынче, как заболела, тоже к ламам ездила. У меня племянница к ним работать пошла. Но они меня лечить не стали, сказали: тебя резать будут, мы тут ничего сделать не можем. Потом, как сделают операцию, приходи.

Легенды Куленги

– Был в наших местах сильно богатый бурят. В Бундуе ущелье есть, вот он в это ущелье косяк загонял. Если ущелье полно, значит, все кони на месте. Если не полно, значит, от косяка кони отбились и ушли, искать надо. Раньше как было: если у бурята много скота, значит, он богач. За материальным сильно не гнались. Но золото имели. Говорят, этот бурят где-то полную чугунку золота закопал. Приезжали тут золотоискатели, три мужика и с ними молоденький пацан, у бурят ночевали. У нас пашня есть по берегу, там раньше деревня бурятская была. Вот они на том месте всё копали, клад искали. Не могли наткнуться.

– А люди как говорят, где это золото спрятано?

– Может, в домах старых, на пепелищах. На нашем месте две юрты были, там тоже искали. А может, где в нашем огороде, на картошечнике спрятано? Я смеюсь, говорю: ребята, пашите глубже да золото выпахивайте.

На кого-то этот клад положен, на человека. Он кому попало в руки не даётся. У нас в Житово на кладбище на кого-то клад лежит, но пока не нашёлся тот человек. Там рядом с магазином большой дом был, баба богатая жила, Черепаниха её звали. До сих пор люди говорят, с работниками она хорошо расплачивалась. Советская власть пришла, так она её не приняла, в банду ушла. В 30-х годах ходила банда Черепанихи. Одно время у нас на Студёном камне спасалась. Мама рассказывала, столько народу они здесь поубивали ни за что ни про что. Старики рассказывали, как мимо деревни везли на одноколках людей убитых. Жара, мухота, пауты. А людей-то хоть бы прикрыли. Везут прямо так, у кого голова болтается, всё в земле, в пыли. Смотрели на них. Увезли в Верхоленск и похоронили, мемориальную доску сделали. Страшно. Одного житовского мужичка прямо в магазине у прилавка стрельнули. Коммунистом он был. Беспричинно стреляли. Другого коммуниста убили да ещё над убитым издевались. За ноги к двум берёзам привязали и отпустили.

Наша шпана лазила смотреть на Студёный камень. Тут недалеко на горе есть ущелье, как подвал. Туда житовские, обхойские, гогонские на лето мясо, творог возили, и никогда ничего в нём не портилось. Потому и называется Студёный камень. А на саму гору залезешь, с неё всё кругом видать как на ладошке, каждую деревушку.

Так вот, говорят, Черепаниха тоже на кого-то клад положила. Сестра Дуся могла бы его взять. Едет она утром, как до кладбища Житовского доехала, собаки появились. Ей надо было этих собак наотмашь бить, тогда бы клад и рассыпался. Но она испугалась и бежать. В Гогоне тоже где-то клад есть. Там женщина одна пасла телят много лет. Телят покормит, загонит, а потом в три-четыре часа ночи едет домой ночевать. Один раз едет, к первому дому подъехала, а из переднего угла дома и до крыши словно яркий-яркий столб огня. Она испугалась, коня стала понужать и уехала. А надо было соскочить и пламя наотмашь два-три раза ударить, тут клад бы рассыпался.

В Алексеевском один раз клад рассыпался. Давно это было. Молодёжь на полянке гуляла, и один парень отошёл. На него вдруг большая собака выскакивает, рот раскрыла, а изо рта пламя. Он не растерялся, подошёл да собаку наотмашь ударил – золото и рассыпалось. Собаки не стало, а вместо неё кучка золота лежит. Шаману нашему, Володе, один раз тоже появлялось. Он коров пас, а тогда вода большая была, озёра все слились. Он коров уже пригнал, стал во двор загонять, глядит, а сзади за коровами конь идёт, по воде шлёпает. Конь здоровый, а на нём мужик как из-под земли вырос. Володя говорит, испугался, аж одеревенел. Коров за-гнал и до базы поехал, а мужик на коне всё перед ним ехал, а потом исчез, будто не было его. Может, и не один клад тут лежит, богатеев много было.

– Расскажите, как медведи в деревню приходили.

– Нынче у нас только медведя не было. Прошлое лето волки повадились овец таскать. Вот тут у нас за дворами волк задавил овцу. Мужики сначала сами не поняли, кто её съел, думали, собаки. Ладно, привязали всех собак. На другой день на бугре опять овцу задавленную нашли. Мужики определили, что это не собака, а волк. Ну и стало каждый день из табуна по четыре-пять овец пропадать. А волки уж совсем близко подходят, чуть не в деревню. В распадке, где круглое озеро, воют, аж страшно. Овец-то за лето как раз отполовинили. Зимой они везде вокруг деревни выли, потом маленько подальше ушли.

После этих волков на куриц напасть пошла. Давай кто-то куриц давить, много передавили. У нас целый выводок цыплят был, всех передавили. Оказывается, это лиса была. Мы с Дашей, внучкой, видели её. Я на лавочке сидела, гляжу: собака какая-то странная, головка маленькая, хвост длинный. Через забор перелезла и в зимовьё в окошко смотрит. Мы цыплят туда спрятали, так она учуяла. Вот она вокруг зимовья побегала, Даша её напугала, она и умотала. У шамана Володи она 14 куриц за одну ночь свела да попрятала. Стали все дома куриц держать.

Охотникам потом сообщили, они приезжали сюда, волков гоняли. Двух волков убили, они вроде подальше ушли. Но воют всё равно, к зиме придут. А лис три штуки убили, так они, наверно, не вернутся.

– Неужели среди местных охотников нет?

– Раньше были охотники, на медведя с рогатиной один на один ходили. А ещё раньше, старики говорили, бывали такие, которые в имки – в рукопашную – не боялись. Такая сила! Места у нас на дичь богатые, даже изюбры есть. А теперь пьют все. Им досуг ли охотиться? Они два дня трезвые да опять пьют. Ребятишек раньше полно было, теперь мало осталось. Тут три брата живут, все молодые. Надо жениться, семью заводить да ребят растить, а они не хотят. Попивают все. Один парень женился на малолетке. В девятом классе училась ещё, из другой деревни прибежала к нему жить. Нормально живут, она ребёночка родила, и парень от водки-то отошёл, за ребёночком смотрит.

Сейчас опять у одного сын хочет жениться на малолетке, 16 лет ей. Она сама сюда бежит. Уже года три они с этим парнем ходят, а парню-то уже под 30 лет. А мать эту невестку привечает, ей хоть как бы его женить. Он работать нигде не хочет. Но отец с матерью хозяйство держат, хотят молодых отделить, так они не уходят. Я уж говорю: берите к себе эту девчонку да к хозяйству приучайте, раз отделяться не хотят. Я вчера пошла к соседке, вроде она не пила, а тут пить стала вместе с мужиками. Никакого понятия, что надо огород садить, надо что-то вырастить. На пособие по инвалидности да на пенсию живут. Ой-ёх-ёх, у нас в Обхое никогда не бывало, чтобы женщины пили. Нынче своими глазами увидела, что они пьяные все. Почто жизнь-то такая пошла, девки?

Обратно едем нагруженные гостинцами. У меня в сумке банка густых деревенских сливок. «Берите, берите, без разговоров. Я видела, доча, что тебе моя сметана понравилась», – Галина Александровна и слушать не стала мои вежливые протесты. Мимо проплывают всё те же опустевшие избы. Может, в одной из них жила знаменитая старушка, которая впала в летаргический сон и «всё видела, что на том свете делается. Одна женщина сидит и воду от молока отделяет. Значит, при жизни обманывала людей, молоко разводила. Обманывать нельзя, большой грех!» Галина Александровна не обманывает, в её сметане ложка торчком стоит.

Теперь совсем иначе видятся из окна машины окрестные горы, поля, золотые долины «змеиной речки» Куленги. Живой, одухотворённой тайной и человеческим присутствием наполняется тайга. Каждая горка и каждая сопочка имеют здесь своё название, свою легенду. Как раз напротив Белоусова стоит высокая гора, не поросшая лесом. Трудно себе представить, но я уже знаю, что когда-то на ней выращивали пшеницу. Чтобы вешняя вода не стекала с горы, а уходила в землю, крестьяне задерживали снег, об-кладывая поля ёлками. Орошали пашни и утуги при помощи трудоёмкой системы каналов, и земля всё возвращала сторицей, давала богатый урожай. Теперь утеряны древние земледельческие традиции, поля порастают кустарником и сорной травой.

«Смирение – это состояние плодородной земли, – говорил знаменитый христианский проповедник 20 века митрополит Антоний Сурожский. – Безмолвно лежит она под ногами, всеми попираемая, и всё принимает в себя, всё творчески перерабатывает и из каждого семени даёт свой плод». Долгое время деревня всё принимала, всё перерабатывала, перемалывала и отдавала стране во сто крат больше. Не только хлебом, но и талантливым и трудолюбивым народом была богата. Такой народец любое правительство должно бы беречь как зеницу ока. Но, видно, настали времена, когда и земля перестала приносить свой плод. Тихо и смиренно уходит деревня, так же, как жила. Тихо струится Куленга, прочь унося все печали. Всё течёт, всё изменяется, и не может быть, чтобы эти края остались бесхозными. Придёт другая цивилизация, которая «возьмёт от жизни всё», перепашет «золотое донышко». Но это будет совсем другая история.

Фото: Елена Трифонова